В зале между тем Крола завершил свою программу и встал из-за рояля, уступая место новым участникам. Ведь нет ничего гибельнее артистического единовластия, а кроме того, не следует забывать, что мир принадлежит молодости. Поэтому Крола почтительно склонился перед некоторыми молодыми дамами, в чьих домах он был принят, как и у Трайбелей. Госпожа советница, со своей стороны, перевела это неконкретное почтение к молодежи на точный и четкий немецкий язык и предложила обеим барышням Фельгентрей пропеть что-нибудь из этих очаровательных вещичек, которые они недавно исполняли с таким успехом, принимая министериальдиректора, господина Штокениуса; общий друг Крола, без сомнения, будет так любезен и согласится аккомпанировать. Крола, явно обрадованный тем, что от него не требуют дополнительных выступлений, как это бывало обычно, тотчас изъявил живейшую готовность и сел на место, с которого только что встал, не дожидаясь согласия обеих Фельгентрей. Вообще Крола являл собой смесь благожелательства и иронии. Дни его собственной славы остались далеко позади, Но чем дальше, тем больше становились его претензии, и поскольку на удовлетворение их не приходилось надеяться, Кроле было безразлично, что будут петь и кто отважится на сей раз. Наслаждения это ему не доставит никоим образом, разве что развлечет немного, а поскольку Крола от природы был наделен чувством юмора, наибольшее удовольствие он получал тогда, когда его приятельница Женни Трайбель, по заведенному порядку, завершала музыкальное суаре собственным пением. Впрочем, до этого было еще далеко, сейчас на очереди стояли барышни Фельгентрей, из коих старшая, или, как было принято говорить, к полному восторгу того же Крола, «несравненно более талантливая», не мешкая приступила к исполнению «Ручейка». Затем последовало «Я вырезаю на коре» - вещица самая здесь популярная, но, к величайшему, хотя и не выраженному вслух, неудовольствию госпожи советницы, она сопровождалась возмутительными выкриками из сада. И наконец, завершающий аккорд - дуэт из «Свадьбы Фигаро». Все обратились в слух, и Трайбель даже сказал Фогельзангу, что, с тех пор как выступали обе Миланоло, он не припомнит, чтобы какие-нибудь другие сестры так ласкали и слух и взор. В этой связи Трайбель задал Фогельзангу неосторожный вопрос, помнит ли тот сестер Миланоло, на что Фогельзанг резко и безапелляционно ответил: «Нет».
- Ну тогда прошу прощения.
Наступила пауза, за это время подъехало несколько экипажей, в том числе и карета Фельгентреев, но гости не спешили откланяться, ибо праздник еще не получил своего завершения: еще не пела госпожа советница, и даже более того - еще никто не попросил ее спеть,- положение, из которого следовало выбраться как можно скорее. Ни один человек не сознавал этого лучше, чем Адолар Крола, и потому, отведя в сторону полицейского асессора, он начал ему доказывать, что ситуация сложилась ужасная и надо срочно исправить упущение. «Если ее сегодня не попросят петь, это поставит под угрозу дальнейшие приемы у Трайбелей, во всяком случае, наше с вами в них участие, о чем лично я стал бы сожалеть…»
- И чего при всех обстоятельствах следует избежать. Но вы можете положиться на меня.
И, ухватив под ручки обеих Фельгентрей, Гольдаммер решительно подступил к госпоже советнице, чтобы, будучи, как он выразился, глашатаем общественности, попросить ее спеть. Коммерции советница невольно могла наблюдать за ходом интриги и потому колебалась между желанием петь и обидой, но красноречие просителя сделало свое: Крола сел на прежнее место, несколько мгновений спустя по залу разлился тонкий голос Женни, никак не соответствующий ее внешней полноте, и публика услышала издавна знакомые в этом кругу слова:
Груз богатства, бремя власти
Тяжелее, чем свинец.
Есть одно лишь в мире счастье:
Счастье любящих сердец.
Лес шумит, рокочут струи,
Взгляды нежные ловлю
И ласкаю поцелуем
Ручку милую твою.
Снова мы с тобою вместе,
Ветер к легкой пряди льнет.
Ах, лишь там есть жизнь, где вести
Сердце сердцу подает.
Нет нужды говорить, что ответом на вокальный номер были бурные аплодисменты, подкрепленные репликой старого Фельгентрея, что, мол, «песни тех времен (Фельгентрей не стал уточнять, каких именно) были не в пример красивее, иначе сказать, задушевнее», и Крола, чьего мнения тотчас потребовали, подтвердил, иронически улыбаясь, сказанное Фельгентреем.
Мистер Нельсон, со своей стороны, тоже внимал пению, сидя на веранде, и теперь он сказал Коринне:
- Wonderfully good! Oh, these Germans, they know everything… even such an old lady .
Коринна приложила палец к губам.
Немного спустя все разъехались, дом и парк опустели, слышно было только, как в обеденной зале прилежные руки собирают раздвижной стол, да в саду с плеском и журчанием бьет струя фонтана.
В числе последних покинули трайбелевскую виллу Марсель с Коринной. Коринна все так же без умолку стрекотала, отчего сдержанная досада ее кузена еще усилилась. Под конец замолчала и она.
Вот уже пять минут они молча шли друг подле друга, пока Коринна, отлично понимавшая, что творится у него в душе, не возобновила разговор:
- Ну, мой друг, в чем дело?
- Ни в чем.
- Так-таки ни в чем?
- Не стану скрывать, я недоволен.
- Чем же?
- Тобой. Да, тобой, потому что у тебя нет сердца.
- У меня нет сердца? Как раз есть…
- Повторяю: у тебя нет сердца, нет родственных чувств, нет даже чувства к родному отцу…