- Нет, милая Шмольке, так быстро дело не делается. Надо мне сначала с ним увидеться и поцеловать его…
- Твоя правда. Раньше, конечно, нельзя…
- И потом, должна же я все-таки написать бедному Леопольду. Он сегодня опять уверял, что готов умереть за меня…
- Ох, господи, вот бедняга.
- В конце концов он будет даже рад…
- Все может быть.
В тот же вечер, как и было сказано в его письме, явился Марсель и первым делом приветствовал дядю, углубленного в чтение газеты, который - возможно, потому, что вопрос о браке он считал решенным - встретил его несколько рассеянно и, не выпуская из рук газеты, спросил:
- Ну, Марсель, что ты об этом скажешь? Summus episcopus… Император, наш старый Вильгельм, снимает с себя этот сан, не хочет его больше, и достанется он Кёгелю. А может быть, Штекеру…
- Ах, дядюшка, во-первых, я этому не верю. И затем, вряд ли нас будут венчать в соборе…
- Ты прав. Я впал в ошибку, свойственную всем неполитикам,- забывать о более важном, под влиянием очередной сенсации, которая потом, конечно, оказывается фальшивой. Коринна сидит у себя в комнате и ждет тебя; мне думается, лучше всего будет, если вы сами обо всем договоритесь; я еще не дочитал газеты, кроме того, третий - лишний, даже если это отец.
Когда Марсель вошел, Коринна приветливо и несколько смущенно поднялась ему навстречу, хотя весь вид ее свидетельствовал, что она решила по-своему трактовать все происшедшее, то есть по мере возможности обойтись без трагедий. Отсвет заходящего солнца озарил окно, и когда они сели рядом, Коринна взяла его за руку и сказала:
- Ты очень хороший, Марсель, и надеюсь, я всегда буду так думать. То, чего я хотела, было сумасбродством.
- Ты вправду этого хотела?
Она кивнула.
- И всерьез любила его?
- Нет. Но всерьез хотела выйти за него замуж. Я больше скажу тебе, Марсель, я даже не думаю, что была бы очень несчастлива, это не в моем характере, но, конечно, и не слишком счастлива. А кто счастлив? Знаешь ты такого человека? Я - нет. Я брала бы уроки живописи, верховой езды и на Ривьере подружилась бы с какой-нибудь английской семьей, разумеется, у которой есть pleasure-yacht, и поехала бы с ними на Корсику или в Сицилию, словом, туда, где сохранилась кровная месть. Потребность в острых переживаниях у меня бы, вероятно, никогда не прошла; Леопольд ведь несколько вялый. Да, так бы я жила.
- Ты все та же и по-прежнему любишь изображать себя хуже, чем ты есть, Коринна.
- Вряд ли, но, конечно, я себя не приукрашиваю. И потому ты, надо думать, веришь, что все это для меня осталось позади. Меня с детства влекло к внешнему блеску и, пожалуй, влечет до сих пор, но утолить эту жажду можно лишь непомерно дорогой ценою. Теперь я это поняла.
Марсель хотел снова прервать ее, но она не позволила.
- Погоди, Марсель, я должна сказать еще несколько слов. Видишь ли, с Леопольдом я, возможно, как-нибудь бы и поладила, почему, собственно, нет? Иметь подле себя слабого, доброго, незначительного человека даже приятно, в известном смысле это преимущество. Но его мамаша - это страшная женщина! Разумеется, в собственности, в деньгах есть свое очарование, иначе я не совершила бы этой ошибки. Но когда деньги всё, когда они затмевают ум и сердце, и вдобавок еще сдобрены сентиментальной слезливостью, все во мне возмущается, и пойти на это было бы мне невыносимо трудно, хотя я, наверно, все бы вытерпела. Мне думается, человек, спящий в хорошей кровати и живущий в холе и в неге, может вытерпеть многое.
Через два дня в газетах было объявлено об их помолвке, и одновременно с официальным извещением прибыли разосланные карточки. Так же и в дом коммерции советника. Трайбель, пробежавший глазами пригласительную карточку и сразу же уразумевший важность этого известия и то, какое влияние оно будет иметь на восстановление мира и спокойствия в его доме, не преминул направиться в будуар, где завтракали Женни и Хильдегард. Еще в дверях он высоко поднял конверт и воскликнул:
- Что мне будет причитаться за оглашение этого письма?
- А чего ты хочешь? - в свою очередь, спросила Женни, в чьей душе, возможно, забрезжила надежда.
- Поцелуя.
- Не дури, Трайбель.
- Если от тебя мне его не дождаться, то, может быть, Хильдегард…
- Идет, - отвечала Хильдегард, - а теперь читайте! И Трайбель прочитал:
- «Честь имею сообщить о состоявшейся сегодня помолвке моей дочери…» - спрашивается, милостивые государыни, какой дочери? Дочерей много. А ну-ка угадайте! Кстати, я удваиваю назначенный мне гонорар… Итак, «…моей дочери Корннны с доктором Марселем Ведеркопом, старшим учителем и лейтенантом запаса Бранденбургского стрелкового полка номер Тридцать пять. Доктор Вилибальд Шмидт, профессор и старший учитель гимназии Святого духа».
Женни, стесненной присутствием Хильдегард, пришлось удовольствоваться торжествующим взглядом, брошенным на мужа, а Хильдегард, по обыкновению пустившаяся на поиски погрешностей против общепринятой формы, сказала:
- И это все? Насколько мне известно, помолвленные со своей стороны должны добавить несколько слов. А Шмидт - Ведеркопы пренебрегли этим обычаем.
- Ошибаешься, дорогая Хильдегард. На втором листке, я его вам не прочитал, имеется извещение от жениха и невесты. Я оставляю тебе эту карточку на память о твоем берлинском пребывании и в качестве доказательства постепенного прогресса здешней культуры. Разумеется, мы еще изрядно поотстали, но мало-помалу все устроится. А теперь обещанный поцелуй.
Хильдегард наградила его двумя поцелуями, и столь бурными, что было ясно: в этот день состоится еще одна помолвка.